Марки. Филателистическая повесть. Книга 2 - Страница 10

— Русские не капитулируют, а заключают перемирие, — генерал протянул руку.

— Версальский мир всё лучше, чем Брестский, — добавил я.

Тогда Владимир Зенонович ухмыльнулся.

— А вы и впрямь непростой человек.

Через пять минут мы снова сидели в кабинете, где Май-Маевский чувствовал себя если ещё не на допросе, то, как минимум, в кабинете у следователя.

— Советую вам быть предельно откровенным, — начал Попов. — Помните, что любая деталь может оказаться важной. Итак, мы остановились на том, что вам выпал жребий идти «припугнуть» прохожего и поглядеть, что из этого выйдет. Когда, кстати, вам идти на дело?

— Послезавтра.

— Плохо, времени не остаётся.

— Да. Вот это мне выдали, — Владимир Зенонович полез в нагрудный карман и вытащил небольшой коричневый кружок с иероглифами.

— Что это такое? — поднял я брови.

— Это китайское колесо счастья, — легко отозвался генерал, как будто дело шло о лотерейном билете.

— Причём здесь колесо счастья? — в один голос спросили мы с Поповым нашего гостя.

Он лишь отмахнулся.

— Видите ли, в нашей организации, я уже говорил, есть один китаец по имени Чан Кай Шек. Или Чингисхан, как мы его называем промеж себя.

— Вы говорили, да, — профессор принялся с усилием тереть подбородок. — Загадочная личность.

— Не такая уж и загадочная. Китайская марка, — пожал плечами генерал. — Очень толковый. Его, кстати, Александр Васильевич Колчак, Верховный Правитель, к нам привёл. Всю организационную работу тащит.

— Понятно.

— Это Чингисхан предложил. Тот, кому выпадает идти на задание, получает нечто вроде напоминания.

— Чёрная метка? — спросил я.

— Не чёрная. Марка колеса счастья коричневая. Мы все немного романтики. Без романтики, согласитесь, зачахнешь в пыли.

— Вам придётся взять бумагу и перо и описать всех, кто имеет отношения к вашей группе, — промолвил Попов.

— Организации, — вновь поправил Май-Маевский.

— Боюсь, теперь это неважно. Напишите все имена, кто какую играет роль.

Затем Попов поманил меня.

— Пойдёмте, Буревестник, выйдем и не станем мешать Владимиру Зеноновичу.

Когда мы вышли из кабинета, Владимир Зенонович вовсю давал свои «показания». Он подписал письменное согласие более не участвовать ни в каких революционных кружках и объединениях, ставящих целью свержение существующего строя. Поставил дату и лихо расписался. Теперь наш гость пытался вспомнить и описать, кто и чем занимался в его подпольной организации. Попов попросил не упустить из виду ни единой, даже самой незначительной детали.

Невольно нам пришлось залюбоваться, как скоро и легко генерал орудовал пером. Ведь Май-Маевский совершенно не держался на ногах. Отблески мысли гуляли по его заплывшему жиром лицу, озаряя его улыбкой или, наоборот, заставляя хмурить брови. Мне бы такую скорость письма. Я и на трезвую-то голову еле ворочаюсь. Без сомнения, именно такие люди командуют на фронте армиями. Я спросил Александра Степановича, закрывая за Май-Маевским дверь: — Почему вы поначалу отказались, а потом решились взяться за это дело?

Говорил я вполголоса.

— Что оставалось делать? — ответил Попов. — Если ни тюрьма, ни ссылка не способны изменить людей вроде Май-Маевского, так попытаемся воздействовать на них данными ими самими письменными обязательствами. Патриотизм и долг они понимают по-своему. В награду, если распутаем дело, получим развалившуюся террористическую группу. Чем не благородная цель? И ещё — у меня есть личный мотив. Когда мы доберёмся до истины, я непременно расскажу вам о нём.

— Всё же, вы слишком уж несправедливы к генералу. Он романтик, борец за идею, а вы про него — «банда».

Попов посмотрел на меня с укором.

— Вам как литератору, Буревестник, должно быть известно: группа мужчин, находящаяся без определённых занятий долгое время в одном месте, социально опасна.

— Вы слишком категоричны.

— Допустим. Вариант героев книги «Трое в лодке, не считая собаки» — самый невинный. Наши генералы ещё и привыкли командовать. Не забывайте, они царские генералы, для них солдаты — люди низкого сословия.

Меня всегда удивляет, как столь замечательный учёный-электротехник видит и социальную сторону жизни. Я захотел было пожать руку моего верного друга и потянул свою. Но вместо ответного прикосновения кожи ощутил у себя на ладони круглый картон. Я поднял поближе к глазам кружочек с иероглифами, пытаясь его разглядеть. На картонке приклеена была марка. Тонкой кистью нарисовано было рулевое колесо корабля, испещрённое изящными нитками иероглифических знаков. Никаких других объяснений увиденному, кроме того, что колесо нарисовал моряк, я не мог дать.

— Что он означает, этот штурвал парусника? — спросил я, ни к кому не обращаясь, и услышал в ответ голос Попова: — Счастье.

— Как вы сказали? Счастье?

— Так, по крайней мере, утверждает господин Май-Маевский.

— Вы знаете, — проговорил я медленно, напрягая лоб, — вы знаете, я читал в одном романе про клуб самоубийц. Похоже, неправда ли?

В ответ Попов лишь покачал головой.

— Маловероятно.

Наконец, генерал отдал бумагу Попову, распрощался, поклонился и вышел, чуть не налетев на косяк.

Я смотрел, как он идёт, спотыкаясь и размахивая руками, будто гигантскими крутильными весами. Со стороны казалось, что неведомая сила постоянно толкает его прочь с дороги.