Марки. Филателистическая повесть. Книга 2 - Страница 20

— На провокатора вы не похожи, — приблизил вплотную своё ястребиное лицо Верховный Правитель.

Я моргал, но не отстранялся.

— Какой из меня провокатор? Напротив, я и мой друг Попов явились сюда с тем, чтобы освободить вас!

— Опять Попов, — скривился адмирал, будто откусил лимон, — Лезет, куда не следует.

— Александр Степанович — наша последняя надежда, — проговорил я с достоинством.

И рассказал Колчаку всё с самого начала. Как ко мне в дом за помощью пришёл Май-Маевский, как мы отправились в дом к Попову, как Александр Степанович с моей помощью решил уничтожить организацию. И, наконец, про костры и Махмуда Эйвазова с корзиной. Потом про допрос Чингисхана. И про то, что я успел предупредить его. Про смену дислокации и про то, как меня, спящего, схватили люди. Колчак не проронил ни звука.

— Значит, еду нам спускает на верёвке старик. Зачем только? — задумался адмирал. — Чингисхан предатель, это он вас отравил.

— Отравил? — воскликнул я.

— Усыпил сонным порошком. Благородство вас и вашего друга достойно наивысшей почести, — произнёс Верховный Правитель. — К сожалению, мы в жалком положении. Боюсь, мне не скоро удастся наградить вас за службу.

— Вы не знаете Александра Степановича Попова, — сказал я. — Вот увидите, он что-нибудь придумает. Он уже начал вести наблюдение за шайкой на горе. А из пещеры никак не выбраться?

— Нет, — покачал головой Колчак. Я облазил её вдоль и поперёк. Она огромна. Большая часть недоступна и там страшный холод. Мы в самом тёплом месте. Слышите?

— Гудит, — ответил я.

— Это гудит ветер. Туда, дальше самый настоящий ледник.

— Как же вы смогли её исследовать?

— У нас имеются свечи. Старик позаботился и об этом. При случае я покажу вам пещеру.

— Авось, найдём выход, — произнёс я с надеждой.

— Боюсь, мы здесь надолго, — возразил Колчак. — Если Попов вытащит нас отсюда, не знаю, чем смогу его отблагодарить, хотя и поклялся себе не принимать от Попова никаких одолжений. А отчаиваться глупо в любой ситуации.

Мне пришлось провести в обществе Колчака не так уж мало времени. Счёт времени я не вёл. Я закусил сыром и запил сыр вином. Со свечой в руке добрых два часа ползал вслед за Колчаком по пещере. Это была его инициатива. Я и так сразу понял, что из каменного мешка нам самостоятельно не выбраться.

Чем больше я общался с Верховным Правителем, тем больше он мне нравился. Сразу бросалось в глаза, что человек он был незаурядный, и не нам, простым людям, чета. А на таких людей у меня глаз намётанный.

Наконец, мы решили улечься на тюфяки и поспать. Я не мог сомкнуть глаз и невольно стал свидетелем странного разговора. Колчак говорил сам с собой.

Слова я еле разбирал: «В Румынии было полно войск. Если бы мы решительнее действовали, ничего не случилось бы. А если в Румынии и сейчас верные люди? Только дать сигнал. Сколько времени упущено. Попробовать расшевелить старика Маннергейма? Виноват во всём… один.»

На следующий день произошло то, что и должно было случиться. Вдруг откуда-то сбоку раздался скрип, а через секунду вдали показался свет. И исчез. Потом к нам в темноту видимо втолкнули ещё одного узника. И с грохотом железная дверь снова захлопнулась.

— Кто вы? — вскрикнул я непроизвольно.

— Ох, собачья самка! — послышался знакомый голос из дальнего угла.

Мы зажгли фитиль и двинулись на голос. Владимир Зенонович Май-Маевский, собственной персоной оказался перед нами. Выглядел он несколько странно. Верхняя часть формы, китель и фуражка имелись в наличии, зато нижняя часть представлена была одними кальсонами и ботинками на босу ногу. Генерал стоял посреди комнатки, смахивая огромным платком с фуражки паутину и голубиный помёт. Из его рта пахло коньяком, смешанным с плохо переваренной пищей.

— Вы-таки напали на красноармейца? — закричал я.

— На красноармейца? — захлопал он глазами.

— В метро.

— В метро? Разумеется. Подождите вы с красноармейцами. О-о, кого я вижу, да тут все наши, и сам Главный!

Мы обнялись.

— Когда вы успели набраться? — спросил с осуждением Верховный, но не строго.

— Когда успел — маленький секрет, — ответила, жеманясь, «самка».

— В таком случае рассказывайте, как вы здесь оказались.

— А-а, — отмахивался Май-Маевский, стараясь дышать в сторону. — Сейчас, дух переведу. Рассказывать нечего. Заехал в Петровский парк в «Яръ», посидел немного отдохнул. Времени до операции полно. Выхожу на улицу, ловлю извозчика, ору: «Давай к Киевскому».

— Погодите, разве на «Киевской» было назначено? — спросил я неосторожно и тут же прикусил язык.

Май-Маевский посмотрел на меня из темноты так, что я сразу прочёл во взгляде: «Не выдавай!» Как мог я отплатить неблагодарностью человеку, выгораживавшему меня перед Чингисханом?

— Да, кажется, на «Киевской», — выдавил я из себя. — Вылетело из головы.

— На «Киевской» в полпервого ночи, где ж ещё. Спускаюсь в подземелье метро, ежесекундно боясь оступиться в кромешном мраке. Лестница предательски уходит из-под ног, буквально едет. Захожу на станции в лакейскую, бросаю епанчу вестовому…

— Лакейская зовется вестибюлем, — попытался я спасти Май-Маевского, — а вестовой — дежурным по станции.

Владимир Зенонович кивнул с облегчением.

— Вестибюли — жуткое место. Этот ваш вестовой — …

И он назвал слово, которое советский писатель не может заменить, не уронив своего достоинства перед Отечеством.

— Да, в метро тесно, — поддерживал я беседу.